
Numéro Switzerland
Павел Кир: Обнажение незримого
За долгие годы творчества Кир попробовал себя в разных техниках: линия у него проведена с хирургической точностью, а цвет воспринимается как природная сила. Его работы построены на противоположностях: сдержанность и избыточность, точность и случайность, красота и намеренные отступления от нее. При этом одно остается неизменным — поиск того, что находится за пределами его собственной личности. Наша беседа посвящена поединкам линии и цвета, нравственной весомости искусства и тому, почему в итоге самой изумительной вещью на земле остается человек.
Павел Кир стал художником, рисовальщиком и мыслителем международного уровня, работы которого на глубинном уровне связаны с одной стороны с философией, с другой — с нутряной вовлеченностью. Традиция классики и модернистская деконструкция вдохновляют его на создание работ, которые ведут зрителя туда, где форма и смысл при ближайшем рассмотрении меняются местами. Его серию «Темные» часто неверно трактуют как этюд о тьме, признание того, что во всех нас существуют тени. Художественная философия Кира — это отказ от упрощений: его работы никакие не утверждения, а исследования, фрагменты более пространного незавершенного разговора между художником и наблюдателем.
В: Вы однажды сказали, что искусство не творят, а раскрывают. Можете пояснить?
О: Я ценю работы, соответствующие двум критериям. Первый — мне хочется возвращаться к ним снова и снова. Я не устаю на них смотреть, даже если они висят у меня на стене годами. В них остается что-то нерасшифрованное. Второе: я не верю в то, что это мои творения. Мне кажется, что я просто извлек на свет нечто, находящееся за пределами моей души. Они пришли извне. Называйте как хотите, но я знаю наверняка: когда это создавалось, Господь был рядом.
В: Вы работаете в разных техниках, от графики до масляной живописи. Что заставило Вас вернуться к линии?
О: Линия — это мой скальпель. Он рассекает видимую реальность, проясняет ее, отсекает все бесформенное и невыразительное. Цвет я тоже люблю, но в нем есть некоторая избыточность, которой порою хочется избежать. Понаблюдайте, как отдыхает глаз, когда вы смещаете взгляд с цветного изображения на черно-белое. Во втором случае именно грань — линия — определяет абсолютно все. Это не значит, что для меня линия сильнее цвета, но она первой входит в работу и последней ее завершает. Посмотрите на «смешные» параллелепипеды в «Эскизе к портрету папы Иннокентия Х» Бэкона — в них нет ничего смешного. В этих линиях энергия во много мегавольт. Тем не менее, внутри у меня никогда не прекращается поединок линии и цвета. На стороне цвета — черный, белый, красный и металлик. Почему именно они, я пока так и не понял.
В: Вы говорили, что мир искусства поделен между теми, кто работает с линией, и теми, кто работает с цветом. Почему два эти подхода настолько различны, и что именно в линии особенно отзывается в Вашей душе?
О: Совершенно удивительно, сколь тяжеловесны рисунки Ван Гога и сколь мало значит цвет у Дюрера. Нет никакого желания превращать Бердслея в дешевку с помощью цвета, и даже те, кто пишет пародии на «Мону Лизу», никогда не делают ее монохромной — не сводят к одной линии. Или вот еще: почему «Белый квадрат» Малевича в нашем сознании остается «Черным квадратом»? Я не вижу в нем цвета — я ощущаю энергию геометрии. С другой стороны, у Ротко есть один лишь цвет — и один лишь цвет излучает энергию. Разумеется, в истории были гении, которые умели сочетать и то, и другое, но это большая редкость. Никто не может объяснить, почему кому-то лучше дается цвет, а кому-то линия. Я не выбираю — просто беру перо. Оно — мой скальпель. Им я вырезаю изображение. А цвет нужен, чтобы залечить рану.

BIRDIE, SERIA I. THE DARK ONES

DUBAI, SERIA IV. THE PLACES
В: Как по-Вашему, какую роль в современном искусстве играет красота? Ею пожертвовали в угоду концептуальности и критике?
О: Современное искусство в его упрощенной форме по-прежнему противопоставляют классическому искусству — всему красивому. Красиво изобразить красоту — значит подставиться под банальную критику: «До тебя миллионы уже сделали это не хуже». Но в более тонком смысле, красота остается правящей силой. Даже совокупляющаяся плоть у Бэкона по-своему красива. Там есть борение цвета, магия композиции, конфликт несопоставимого. Что лишено красоты? Восемьдесят процентов того, что продают в нью-йоркских галереях. И это покупают те, кто коллекционирует чужие закаты и чужих любовников. А вы лучше попробуйте разок нарисовать — или хотя бы сфотографировать собственных.
В: Как Вы считаете, чем обусловлено восприятие красоты — культурой, опытом, врожденным чутьем?
О: По-моему, врожденного чувства красоты попросту не существует. Однако тот факт, что и культурного, и бескультурного человека тянет к одним и тем же женщинам, говорит о том, что в этом, безусловно, есть нечто врожденное. Разумеется, культура, возраст, гендер и опыт играют каждый свою роль. Но важнее другое: а вы смотрите в окно на закате, вслед самолету, уходящему в облака? Или, как большинство, нет? Понимание красоты — своего рода личное богатство. Да, у жителей Токио есть прекрасная традиция смотреть на цветущие вишни, а у жителей Рима — на руины, но боюсь, далеко не каждый живущий в Каире вообще видел пирамиды. Многим попросту не хватает сил. Красота — это граница между живыми и мертвыми.
В: Вы сказали, что не пользуетесь стирательной резинкой, не из самоуверенности, а из стремления к честности. Как на Вас повлияла эта философия?
О: Леонардо да Винчи умер пятьсот лет назад — и пора бы уже перестать стесняться того, что вы, будучи художником, никогда не сможете нарисовать улыбку так же блистательно, как и он. Кроме того, фотография все равно окажется точнее. Я знаю, что в моих ранних рисунках полно огрехов. Например, у одного ангела ужасная нога. Стереть ее? Перерисовать? Нет. Я хочу, чтобы со мною остались Прекрасные Возможности и Прекрасные Времена. Вдруг возьмут и вернутся.
В: Верите ли Вы в нравственную ответственность художника? Должно ли искусство утешать, провоцировать — или просто существовать?
О: Трудно сказать, могу лишь описать, что созвучно мне самому. Первое: в художнике мне нравится и не нравится то же, что и в любом человеке. Когда я вижу, как в Херсте или Дали бизнесмен убивает художника, меня это отталкивает. Когда художник всю свою жизнь выводит одну и ту же мелодию, как Шагал, я просто прохожу мимо. Второе: выбор всегда за художником. В моей серии «Темные» нет ни прославления, ни оправдания зла. Это лишь признание: тьма существует в каждом.
В: Вы сказали, что самое интересное на земле — это люди. Как Ваш интерес к психологии и «изучению человека» повлиял на ваше творчество?
О: Мое творчество и мой интерес к людям — одно целое. Людей я изучал всю свою жизнь. И пока не закончил. В марте этого года в нью-йоркском МоМА я смотрел не только на картины, но и на людей, смотрящих на картины. Для меня люди — такое же искусство, как полотна на стенах. Накануне я испытывал те же чувства в музее Гуггенхайма. Осенью я надеюсь подробнее развить эту тему в фотопроекте. Не все личности — представители одного вида (в смысле, люди принадлежат к разным видам! Об этом я подробнее напишу или расскажу позднее). Именно это я и пытаюсь передать в своем творчестве — с переменным успехом.
В: Был ли в Вашей жизни момент, к которому Вы постоянно возвращаетесь — осознанно или неосознанно — в своем творчестве?
О: Да, это открытие себя — в подростковом возрасте — как художника и поэта. Первая неразделенная любовь. Тяга к неведомому. Последовательность чисел — 8, 22, 88. И понимание, что мне так и не удалось поговорить с отцом, священником, который согревал души людей, а моей так и не коснулся. Он умер, когда мне было два года. Он и теперь мне снится. Наши несостоявшиеся беседы всегда со мной.

MAYBE SHE REALLY LOVES F… SERIA III. LA MUJER

FUCKING EXIT. SERIA II. COMPOSITIONS

NK, SERIA IV. THE PLACES

CHILDHOOD, SERIA III. LA MUJER
В: Не стало ли современное искусство слишком буквалистским? Стремящимся к доступности?
О: Да. Но это неизбежно. По счастью, это не столь трагично, как отрезать собственное ухо или выпрыгнуть из окна. Такого больше не нужно. Иногда можно просто объяснить, что ты хочешь сказать. Хотя когда Павленский приколачивает мошонку к Красной площади — это работает. Художник и его жест давно превратились в единое целое. То, как художник говорит, — или хранит молчание — часть его творчества. Я согласен с Бэконом: художник не знает, что он изобразил. Недавно один акварелист, хорошо известный в своем городе — он расписывает посуду — сказал мне, что его искусство более многоуровневое, чем мое. Я согласен. Я пока еще не расписывал посуды. Из нее можно пить. Но я не стану.
В: Оглядываясь вспять, можете ли Вы назвать работу, которая вам кажется особенно личной?
О: Случайная линия, проведенная канцелярским скальпелем. Отражение времени. Ощущение того, что в один прекрасный день — она закончилась. А с ней и само время.

FISHY, SERIA III. LA MUJER

coat BALENCIAGA
turtleneck MASSIMO DUTTI

trousers HERMÈS
Автор: Анастасия Йовановска
Художественные работы и талант: Павел Кир
Фотограф: Данило Павлович
Стилист: Марко Мркая