Numéro Netherlands
Живые и Мертвые: Творчество и внутренний мир Павла Кира
При чтении писем Сенеки к Луцию трудно отвязаться от довольно неожиданной мысли: вряд ли хотя бы один из тысячи наших образованных современников способен писать настолько внятно, глубоко и проникновенно. Как такое возможно? Сенека жил и умер две тысячи лет назад. Успели ли восемьдесят живших с тех пор поколений добавить к нашему пониманию человеческой души хоть что-то, чего он не осознал и не сформулировал?

Павел часто задается этим вопросом, причем не только применительно к Сенеке, но и к авторам «Дао дэ цзин», «Бхагавадгиты» и других произведений. Во всех случаях возникает одно и то же мучительное чувство: у древних было убийственно ясное зрение. И они постоянно живут в сознании Павла, тогда как в голосах многих современников он слышит лишь пустоту.
В литературе, кино и науке Павел постоянно вступает в диалог со своими предшественниками. Есть среди них ныне здравствующие — Нассим Талеб, Виктор Пелевин, Паоло Соррентино, Борис Гребенщиков — но большинство уже в ином мире: Фрэнсис Бэкон, Сергей Параджанов, Рене Магритт, Обри Бердслей, Уорхол, Баския, Родченко, Клуцис, Чубаров, Кляйн…
При этом, по его мнению, подлинный раздел проходит не между живыми и мертвыми. А между теми, кто жив по-настоящему — и теми, кто давно мертв внутри. Эти «живые мертвые» повсюду. Они потребляют красоту как пищу, чураются умственных и духовных усилий, убивают своего внутреннего ребенка еще до того, как он родился. Хуже того, они ведут с живыми непримиримую войну: размывают, стандартизируют, выхолащивают, осмеивают. Истребляют все, что дерзает оставаться необузданным, странным, лучезарным.

Многие художники, мыслители и ученые — задача которых отыскивать свет, знание и любовь — сломались под давлением этого зомбированного мира посредственности. Страх свободы — исконное человеческое чувство. Даже в самых свободных обществах не слишком жалуют необузданные души.С другой стороны, существуют те немногие, кто готов сопротивляться. Хранить верность. Отвергать жизнь по шаблону. Лелеять своего внутреннего ребенка. Любить — даже тех, кто забыл, что это такое.Творчество Павла выросло из глубочайшего почтения к тем, кто готов платить любую цену, чтобы оставаться собой. К примеру, Малевич ему гораздо ближе, чем Дали. Да, Дали был хорошим художником, но не настоящим. А вот Малевич настоящим. Павла привлекает не только талант, но и долговечность — те, кто сохранил верность творчеству до конца. Как Лени Рифеншталь, которая в 71 год увлеклась глубоководными погружениями и подводной фотографией.


В основе творческих исканий Павла лежат его отношения со Временем — и теми, кто способен ему противостоять. Именно поэтому одна из центральных тем его творчества — разговоры с художниками про Время. Иногда через Павла с нами говорит не один голос, а несколько — как, например, в его эссе «Письмо Климта к Бердслею» или в «Ночи Куинджи и Магритта», где внутри у него как бы беседуют два художника. Или смеются, уж как повезет.
Он подсвечивает знакомые образы в неожиданных ракурсах, пример — его трактовка «Крика» Мунка. Что он нам показывает — картину или самого Мунка? Он и сам этого точно не знает.Серии, вдохновленные творчеством Виктора Вазарели, не говорят точным языком Вазарели, однако венгерский художник как бы танцует у Павла внутри. Сюда же вкрадываются яйцеобразные формы Ива Танги. И прекрасно, что вкрадываются. Они не перебивают, а соучаствуют.

Внутренние диалоги Павла зачастую противоречивы. Он не любит иллюстративности, чурается декоративности — но откуда же при этом берется все это климтовское золото? Все эти чувственные мотивы сецессионистов? Фрэнсис Бэкон ближе ему как мыслитель, чем как художник, — но вот возникает и он, в призрачных обличиях папы Иннокентия Х, который на более мрачных его картинах наделен той же мучительной энергичностью, с которой Бэкон изобразил его на своем печально известном портрете.
Для Павла этот непрерывный разговор с великими происходит не только в интеллектуальной или визуальной плоскости. Он экзистенционален. Павел достаточно поздно начал делиться своими работами с внешним миром. Но начав, сумел рассказать историю тех, кто научил его видеть. Кто помог остаться живым.